Декабрьский эгоизм (Полуцветной роман)
Антипыч 1
Прошло много лет, с тех пор как жители вечнозимнего города Вьюгина узнали о существовании Антипыча из 40-й квартиры каменного дома. Надо сказать, что знакомство это было в тягость как самому Антипычу, так и горожанам, однако были среди них и такие, которые благодарили судьбу за лишнее напоминание «о человеке в «бесчеловечную эпоху». Однако, как вы сами понимаете, выговорить такое словосочетание отваживались немногие.
* * *
Вьюгин в начале декабря должен предстать на этих страницах не менее колоритным, чем гоголевский Днепр… Панорама города из окна 40-й квартиры складывалась такая, что даже не искушенный в словесных хитросплетениях Антипыч прокряхтел что-то вроде того, мол город поистине оправдывает свое название… За плечами гремели пятилетки и десятилетия; разные дома, обстановки, люди…
- А кто они такие эти люди? Те «жители», из-за которых непременно должна подниматься буря в стакане… Или еще лучше – мыслители, подобные мне во всем, кроме времени жизни… Скорее всего это вон те фигуры, видные из окна квартиры 40, спешащие по своим конкретным заботам.
Возможно, Антипыч наш и рожден был для того, чтоб моргать при всяком разговоре о звезде с Фридрихом Ницше, однако, имел довольно практичный запас мыслей вслух, касающихся почти до всех предметов его скромной жизни.
Часами он ораторствовал на кухне, погруженный в восторг функционалиста, к примеру о чайнике или механической мясорубке – тогдашних, да и почти вечных символах Вьюгинского домашнего уюта, создаваемого искусственно и в одиночестве.
Вьюгинский эпистолярий 2
Оставят?
Забудут?
Погубят?
Расстроят?
Отвечу как помню:
Errare humanum…3
(Из неудавшегося)
В свои n пятилеток и m десятилетий Антипыч писал или школьные сочинения (но это было давно) или ежемесячно заполнял квитанции за квартплату… Но заполнял так, чтобы ежемесячно выражать в них себя, как он впоследствии объяснял, с другой «грани личности». Последняя квитанция была заполнена так:
Лицевой счет: Я растворяюсь в цифрах вновь…
Хоть лицам счета нет, и все же;
В нуле увидите вы бровь,
А в единице – нос, быть может…
Адрес: В доме моем –
пир горою:
Блудный мой сын
вернулся;
Двери сейчас
открою,
Чтоб за порог
не запнулся…
Нет – он не пьян,
не весел, -
Просто не любит
свободу,
Моих неслучайных
песен
Огненно-сладкую
воду…
Фамилия Есть преданье: Иуда повесился
Имя На осине, на горькой осине.
Отчество: (Н.Глазков)
В декабре я один Антипыч –
Больше нету нас таковых;
За пределами русской равнины
Потерялся об этом мой стих…
Не ищи меня Вьюгин зимний
В жарком летнем полубреду, -
Я в тоске, и к декабрьской осине,
Устрашая ее, бреду…
Как цинично шуршание листьев -
По Иуде, мол, страшный плач -
Примитивно-языческой кистью
Недописан немой палач…
Ведь осина не станет помнить
Про Антипыча в декабре:
Не иудин масштаб, а форма
Лишь безумца на снежной горе.
Сумма к оплате: Я расплачусь сполна
За свой покой,
Когда б тебя, любимая,
Я встретил
Не серым утром
Холод-октября,
А днем декабрьским,
Что велик и светел…
Надо ли говорить, что служащие Вьюгинской сберкассы, особенно женщины, всякий раз ждали того момента, когда Антипыч придет платить за квартиру № 40 в каменном доме…
После дня квартплаты Антипыч целый месяц ровным счетом ничего не писал, а только прислушивался к шороху своих мыслей, вглядываясь, то в розовеющий рассвет, то в пьянящее безветрие летних дней, а иногда и в закатную даль, за которой – он знал – непременно есть его настоящая, полная света невьюгинская жизнь.
Несколько раз Антипыч пытался уехать «за закатом» на поезде, но проводницы никак не могли взять в толк то, что для несчастного вьюжинца это вопрос жизни и смерти, и снимали его с поезда то на 3-й, а то на 7-й станции от Вьюгина, мотивируя это тем, что мол Антипыч – человек неплатежеспособный (а быть может, и недееспособный).
Зато, когда нужно было пешком возвращаться во Вьюгин (ибо больше нашему эпистолярию деваться было некуда), Антипыч встречался наяву с самим пространством исконной жизни.
Вокруг шелестели изначальные живые березовые рощи, кое-где возникали естественные (а не утвержденные госпланом) деревушки… Тут бы и вспомнить monsieur Руссо, но, к счастью, этот просветитель не был знаком Антипычу, и он спокойно наслаждался открытым воздухом.
Полный впечатлений глотка жизни Антипыч вновь водворялся в квартиру № 40 и дожидался дня квартплаты.
- Поверьте мне – седому мечтателю – в этих глуповатых строчках квитанций, где должны были жить цифры – немые и угрюмые – в них весь я… Я, которого никто на этом свете не знает. Пишу в этих желтых разлинованных полуватных листах более для того, чтоб составить подробный отчет о своей вьюгинской судьбе, об органическом родстве меня с каменным домом и квартирой № 40. Пусть меня насмешливо дразнят эпистоляриусом – мне это даже приятно – видно в этом и есть весь замысел об Антипыче… Пускай, пускай…
Город, который, наверняка, был родным для нашего эпистоляриуса, даже отдаленно не подозревал о существовании в своих недрах возможно последнего из могикан – романтика уходящих времен. Эсхатолог новейшей истории – такой титул мог бы заслужить Антипыч, будь сейчас какое-нибудь иное время… Но – Вьюгин чаще всего просил своего, едва ли не единственного за всю историю, пророка до времени, а возможно, и вообще не высовываться. Не взлюбило коммунальное хозяйство и формы заполнения платежных квитанций, что сподвигло чуткое и неусыпное руководство ЖКО обратиться за «прекращением неуставного безобразия» к самой психиатрии…
…Medicina nobilissima4…
Психиатрию как явление и отрасль знаний во Вьюгине олицетворял доктор Шульцман – страстный поклонник спиртного, женщин, Фрейда и музыки Антона Брукнера.
Все творения маэстро Антипыча после прочтения служителями сберкассы и ЖКО попадали на дубовый стол Израиля Соломоновича, который, досконально изучив особенности психической деятельности больного А., решил-таки засесть за диссертацию. В перерывах между бурлящей жизнью д-р Шульцман скрипел пером по полуватману и, напевая «Семь сорок», вырисовывая клинические картины, сопоставляя свои данные с литературными, надеялся на все только самое хорошее. Любил доктор на ночь полистать платежные документы Антипыча уже не из профессионального, а из чисто человеческого интереса…
Как человек внимательный от природы хитрый Изя быстро заметил, что самые отъявленно-патологичные стихи совпадают с декабрьскими квитанциями…
Шульцман и диагноз для Антипыча придумал новый – литературе не известный, наукой не установленный: декабрьский эгоизм – egoismus decembricus.
Оставалось немного – придумать лечение, - и диссертация готова: можно спокойно спать, пить вино, любить умных и красивых женщин и смотреть любимый фильм про странный недуг Антона Брукнера, представляя, хотя отдаленно, какую этот человек мог писать музыку.
Впереди была большая работа: нужно было всесторонне изучить Антипыча и органически вписать его портрет в рамку больного именно декабрьским эгоизмом, а ни чем-либо иным. Для этого Изя, хорошо позавтракав, отправился из дома на остановку 18-го троллейбуса и доехал на нем до самого каменного дома…
Синтез и анализ
В день визита доктора Антипыч вполне бы мог собираться в очередное свое турне «за закатом Вечности», однако вышло все значительно прозаичнее: Epistolarius magnus взирал через кристалл светораспределения на обычный будничный Вьюгин. Это уже не был заснеженный полуцветной открыточный кадр; в окнах квартиры № 40 красовался предосенний и безнадежный, как онкологический больной, агонизирующий августовский день…
- В это время традиционная Россия, наверное, благодарила богов, а затем и Бога за урожай, живя в изобилии более духовных, нежели земных плодов… Теперь нам кажется, что благодарить не за что, на самом деле это наша душа бесплодна и ровным счетом ничего не рождает кроме… футляра. Того самого – чеховского футляра, ограждающего от реальной жизни, но создающего вместе с тем гнилой и черствый романтизм самодостаточности. «Однако вон тот человек – живое свидетельство моих мыслишек, но идет он сюда, как будто стремясь освободиться от своего футляра…» - подумал Антипыч, увидев в шорохе готовых к зимнему умиранию тополей приземистую фигурку Изи Шульцмана.
- И не было нового дня,
Что окрашен толковой кистью
В осень…
Увядшее солнце браня,
Начинался день номер
Восемь…
* * *
Дверь своих хором Антипыч никогда в жизни не закрывал, ибо считал, что вор должен быть слишком находчивым, чтоб хоть чем-то поживиться в интровертной обстановке жизни Антипыча. А так как в воры идут люди в основном отнюдь не находчивые, эпистолярий решил, что они в квартире № 40 ничего не найдут…
Изя, дойдя до порога и не обнаружив звонка у двери квартиры № 40, ухмыльнулся, внутренне убеждаясь в правоте психиатрии в отношении Антипыча. Слегка тронув дверь, доктор вошел в «покои бесславного уединения».
- И не было новых людей,
Которым не тесно
Рядом:
Молчание скорбных теней…
И осени плачущий
Ладан.
Утихнет, должно быть, цвет,
Как вечно ранимый
Август, -
Пусть даст ему осень ответ -
Лишь ветреной смерти
Парус.
- По-моему, слабовато становится Ваше стихословесное чувство, готовое ко встрече с холодом осени, - вздохнув заметил Шульцман, тщетно отыскивая глазами, где бы устроится поудобнее.
- Не будь Вы лекарем, Вы стали бы телепатом, шаманом Вьюгинских типи5-многоэтажек, - не меняя интонации, ответил Антипыч, продолжая смотреть в окно и мечтать о закате и пути к жизни…
- С моей стороны было бы непредусмотрительно оставлять свой образ неразработанным во временной перспективе; и пусть будет в том отчасти Ваша заслуга - шаманство, пусть даже потенциальное, меня окрыляет! – Изя расхохотался так, что напрочь забыл об Антипыче и «цели своего приезда».
- Смешливость лекаря губительна для внутренних слез больных его…
- Вы цитируете?
- Я вообще редко цитирую, потому что цитаты обычно вставляют в эпиграфы и полуобыденные претенциозные разговорчики… Волею судеб я лишен первого отчасти, а второго полностью.
- Однако, мне кажется, Вы враждебно относитесь к психиатрии, то есть хотите остаться в дисгармонии с внешним бесстыдством реального мира…
- Доктор festina lente6, как говорят у вас, - мне уже n пятилеток и m десятилетий, и все это время я искал разницу между интровертной вакханалией Я и показухой мощи духа нашего Вьюгина… Если Вы попытаетесь привести меня в гармонию с миром, то получите труп Антипыча, тот субстрат, который пишет в платежных квитанциях нули и единицы…
- Кто Вы, Антипыч?
- В свое время Бомарше сказал (словами Фигаро): «Будь на то воля Божья, я был бы принцем», - так вот этого я сказать не могу… Скорее всего, я – бездарный игрок, проигравший миру, который утешается самообманом о реванше… Мой реванш будет еще бездарнее провален, и тогда кто-нибудь придет сказать мне о том, что впредь можно просто не брать в руки карт, а дышать осенней испариной и любить закатную пору.
- Что значит для Вас декабрь?
- История – учительница жизни, история болезни – учительница умирания. Успокойтесь, доктор, - декабрь – это не месяц обострения, не психический антиген, не искусственный рубикон сознания,
это лишь время моего последнего цветения; всполох, готовый слиться с закатом в песне о небесных красотах жизни…
Это тихая музыка стихов, каждый из которых может стать последним; подобно тому, как декабрь – последний в году…
Декабрь – это мифология рождения образа, то есть самого меня…
Антипыч после этих слов замолчал – казалось навсегда… То ли он представлял себя навеки слившимся с «тихой музыкой заката», то ли ему просто нечего было добавить в клиническую картину своей болезни, которую жаждал написать маэстро Шульцман. Изя же окончательно устал стоять и, демонстративно раскланявшись с тем, что осталось от Антипыча на земле, покинул «обиталище бетонной философии» № 40 в каменном доме.
Аналитическое фиаско
Если на свете и есть особая каста людей, наиболее закаленных в борьбе за монополию на идеологический фундаментализм, то это непременно служители медицины… В отличие от простых смертных им ведома вся история физического развития человека (равно и предыстория в различных ее вариантах), они знают уязвимости человеческого тела и психики. Одним словом, медицина – это атомная боеголовка всей науки…
Однако на этот раз Изя Шульцман – врач в 3-м поколении – потерпел полное фиаско. В эту ночь светило вьюгинской психиатрии был пьян и угрюм. В двухсотый раз он раскладывал свой собственный «псих-пасьянс». Суть этого игрища заключалась в следующем: вместо традиционных «атласных» для пасьянса брались глянцевые карточки с названием болезней: на одной – шизофрения, на другой – маниакально-депрессивный психоз. Какая карта вынута будет из колоды «наудачу», такой и диагноз – сомневаться было нельзя… Недаром пророк-Антипыч назвал лекаря шаманом – ох, недаром. И на этот 201-й раз Изя снова достал все ту же карту – на ней красовалось: «декабрьский эгоизм».
Шульцман хохотал, пил… но не верил чарам хитрого Асклепия.
Вскоре доктор слег – расшалилось, катящееся к своему закату (или логическому завершению?) усталое мятежное сердце.
Последней зимой своей жизни Изя особенно дорожил. Он вылез из сковавшей его койки, много писал, работал, был внимателен к больным и часто любил повторять:
- Декабрьский эгоизм – это не болезнь – это состояние души, - того, во что ни я, ни мой прадед никогда-таки не верили. Значит ни нам Антипыча лечить надо, а Антипычу нас одухотворять!
Теперь Изя часами простаивал в одной комнате рядом с Антипычем, как верный ученик духоносного аскета, не говоря с ним ни слова… слушал декабрьскую метель души вьюгинского пророка.
- Покажи мне, декабрь,
Чертоги твои:
Их воинственный Один7 воздвиг,
Тихо спой мне, метель,
Как рождался в боях
Грозной силе оплот небес…
Дай мне сил засмеяться,
Язвительный Тор8,
Над полуденным бесом зимы…
Я мечтал не бояться стихии богов,
Но… вернулся в безумные дни!
Тихо спой мне, метель,
О людской суете
В день заснеженных мифов
Зари;
Успокой мою душу,
Пусть ведают все,
Что мой голос зиме говорил.
- Сумбурный Вы человек, доктор. Сначала, как Шарикова, хотите меня лечить и изучать, а затем, бросив ранние затеи псу под хвост, дышите со мною морозцем декабрьских елей; радуетесь закатам и думаете о душе. Зачем?
- Пока не было на Вашем столе декабрьского эгоизма, Вам казалось, что жизнь предсказуема, полна удовольствия и стабильности.
- Антипыч напоил меня одиночеством и… стихами! И то и другое я унесу с собою в тихую Вечность. Хотя не знаю, где Она.
* * *
После этого Шульцман уже больше никогда не заходил к Антипычу. От местного шамана во Вьюгине остались сплетни, зависти, интриги и… легенда об Изином сердце, которое (зачем-то?) болело за единственного не вылеченного пациента, отчего, мол, достославный и умер.
Наука же пополнилась фактом единственного в своем роде «заразного психического заболевания не поддающегося гипнотическому, логотерапевтическому и медикаментозному лечению…».
Последний стих –
О падшем Вавилоне;
Последний возглас –
О безумье дней…
Вчера настал никем, кроме Антипыча, не ожидаемый декабрь… В снежной лавине тонул всегдашний странный вьюгинский шум. Было бездарно тихо. Антипыч ждал ночи… Ждал, чтобы пойти поговорить с умершим на мгновение городом, которого он не знал.
Декабрьская ночь была на редкость теплой и влажной от хлопьев, может быть, последнего снега. Городу был неприятен заснеженный Антипыч, и все же они разговаривали друг с другом о многом: об обращении Шульцмана, о платежных квитанциях…
Каждый кирпич Вьюгина укорял Антипыча непонятно в чем.
Завтра город проснется
Глухим,
Потому что я был его ушами –
Старыми и ветхими,
Больными и незаметными;
И, к тому же, всегда мешали
Уши мои глухому городу.
Не воскликнут его немые
Развалины,
Ибо был я устами
Городу,
Словно страшный Царь-колокол;
А глухие молчат
И мучают окрестность
Своей тишиною…
Не раздастся декабрьского
Плача
В злобно-пустынном
Вьюгине, -
Выколоты глаза – как удачно…
Лишь бы не были этим напуганы,
Полуптицы с моторными плугами.
И не спросите вы: что значит?..
…Ты ослеп,
Ты оглох,
Онемел в веках
Дурацкий декабрьский Вьюгин…
- В молодости я слышал, что сбившийся с ритма (аритмичный – как метко сказал бы доктор) стих грозит стать пророчеством… Осовремененным, до ужаса логичным, но все же пророчеством.
Закат
С тех пор Вьюгин почти не изменился – все та же запланированная пустота ночных улиц, пьяные летние и зимние празднества и полное забвение прошлого, как вечный плевок в будущее.
От Антипыча в родном городе осталось два источника воспоминаний. Это две публикации в декабрьской городской газете. Первое – это короткое объявление: «Продается квартира № 40 в каменном доме. Вид на сквер, остановка троллейбуса № 18 в 30-ти метрах». Вторым – более красочным памятником бытия эпистоляриуса явилась сводка погоды, говорившая о необычайно красивом и редком в это время года закате…
15.08.2001 - 00:00 22-23.08.2001
Сноски
1. Антип[ыч] (от греч. – Antitypon) - буквально = сын прообраза (сюжетов и героев Сусмана, мифов и т.д.). Рус. разг. обозначение отчества. Примечание. – Имя родилось случайно.
2. Эпистолярий, эпистоляриус (от лат. Epistula) – записка - человек, пишущий письма
3. Errare humanum… - человеку свойственно ошибаться (лат.)
4. Medicina nobilissima - наиблагороднейшая медицина (лат.)
5.Типи – переносное жилище индейцев (ред. – архетип традиционно-общественного уклада жизни с соответствующей атрибутикой: шаманы и пр.).
6. festina lente – спеши медленно (лат.).
7. Один – в скандинавской мифологии бог войны, верховный бог.
8. Тор – в скандинавской мифологии бог смеха, розыгрыша и циничного отношения к жизни.